Увлечение и освобождение - Александр Лимитовский

Несостоятельность данной модели очевидна уже в том, что мы имеем дело с двумя равносубъектными участниками процесса. По сути, этого уже достаточно, чтобы констатировать, что такое мышление имеет другой объект и служит другим целям. Сделав всех субъектов-участников процесса принципиально равными, мы полностью удалили само неравенство и его причины из мышления, тем самым закрыв глаза на проблему.

Очевидно, что более сильный носорог не обладает никакой властью над более слабым; мы вполне можем допустить, что, получив увечье, второе глупое животное, побродя по лесу, уже через несколько минут забудет о приключившейся с ним неприятности и вновь пойдет боем на того же более сильного сородича. И вовсе не обязательно, что обладатель более мощного ресурса подчинит себе более слабого – почему они не станут, например, смертельными врагами, лучшими друзьями, конкурентами или любовниками? Ни носороги, ни таракан и ботинок, ни скала и море – никто из них властных отношений не выстраивает. Власть не тождественна ни силе, ни интересу – более того, она нарушает и принцип насилия, и принцип контракта.

Первое, что надо сказать о власти – то, что она не совершается в каком-то акте. Власть полицейского реализуется не в том, что он бьет нас дубинкой, а в самом факте его присутствия как полицейского, в его значках и кепочке. Полицейскому не нужно применять оружие – более того, если ему приходится это делать, значит он уже потерял свою полицейскую власть. Вы сами должны все сделать по его приказу – и не потому, что он может применить силу, а потому, что так должен вести себя законопослушный гражданин, что бы это ни значило.

Настоящая модель власти не замкнута, и не формальна. Посредством чего осуществляется власть? Нам в первую очередь нужно обратить внимание на незамкнутость сверхценного параметра власти. Предполагаемый источник власти (деньги, авторитет, любовь избирателей) никогда не самодостаточен, он всегда апеллирует к некоторому третьему участнику (кого влюбляют или устрашают), который может оказать влияние на объекта. При том очевидно, что сами такие третьи лица являются ценными для субъекта власти лишь в той степени, в какой они значимы для объекта.1 Поэтому эти третьи (четвертые, пятые) лица не элементарны и в чистом виде никогда не даны. Это не живые люди, а это идея субъекта власти о том, что они могут оказать влияние на объекта – Я знаю, что подкупить мафию разумно, если объект, на которого Я направил свои усилия, боится мафии. Разумеется, эти посредники власти, будучи исключительно элементом рефлексии о других людях, могут быть чистым вымыслом, или быть совершенно независимыми ни от кого, включая рефлексирующего: это может быть Человек, группа людей нация, абстрактный принцип – главное, чтобы они были предположительно значимы для объекта (например, он может их бояться, или, наоборот, любить). Таким образом, власть осуществляется как мышление о том, кого подчиняют, одновременно с тем, через что подчиняют – т.е через особенности мышления о третьих лицах и сверхценных ресурсах. Степень успеха подчиняющего зависит от синхронизации мышлений субъекта и объекта. То, насколько хорошо Я отрефлексировал желание другого Человека, определяет степень моего влияния на него. Если Я абсолютно понимаю все мотивы, стремления и страхи другого Человека, то моя власть над ним абсолютна (до тех пор, пока он не совершит внутреннее усилие и не изменится, конечно).

Тут следует отметить такую особенность власти, как ее самоочевидность. Власть никогда не выглядит не естественной или странноватой, она никогда не режет глаза – напротив, она живет в том, в чем нельзя усомниться, пространство ее существования – ригидность нашего мышления. Никто никогда не спрашивает, почему на самом деле нужно бояться полицейского, его просто нужно бояться. Официантка Маша или солдат Толя не могут предстать в мышлении посетителя кафе или майора Бригса как живые люди Толя или Маша, они предстанут как официантка или солдат, т.е как те, кого можно заставить исполнять нашу волю, и отделить Машу и Толю от их рабочей формы любому сознанию должно быть не просто очень трудно, а еще и казаться бессмысленным и противоестественным (мы же можем попытаться это сделать).

Для подтверждения своей значимости, такой сверхценный ресурс вынужден апеллировать к все новым и новым участникам, число которых не должно иметь видимого конца. Маскируя свою ценностную пустоту, он должен быть потенциально бесконечен в своем расширении, и, тем самым, мистифицировать ту реальную ситуацию, с которой сталкивается Человек. Власть в этом смысле похожа на античные карты космоса: земной диск лежит на черепахе, черепаха – на китах, киты на слонах, а на чем слоны – до этого уже мысль не добирается. Каждый последующий элемент такой цепочки оказывается хуже определен и понят, чем предыдущий. Разумеется, сам по себе сверхценный ресурс так же властью не обладает, и обладать не может, поскольку ценность любого такого гипотетически возможного ресурса временна, ситуативна, и зависит от произвольных действий участников любого процесса (сейчас для осуществления своих интересов Вам нужен хороший пистолет, а через пару часов – хороший адвокат). И, конечно же, никакой конкретный бандит не исчерпывается тем, что он бандит. По этой причине, данные лица не являются какими-то реальными субъектами, это элементы некой округленной схемы, где третьи лица оказываются сведены к сверхценному ресурсу, а сверхценные ресурсы – к третьим лицам. Под проблему субъекта в бесконечном числе выстраиваются такие театральные марионетки, делая ее неразрешимой (A опасно из-за Ф, Ф опасно из-за Д, Д опасно из-за… и так до бесконечности). Из этого всего мы можем сделать вывод, что единственной организующей власть ценностью является ее таинственность, нераскрытость ее причины (Я не знаю, как они меня могут убить, потому не могу подготовиться; Я не знаю, какими вещами занимается мой премьер-министр, наверное очень важными, требующими сверхчеловеческих усилий, потому Я буду ему подчиняться и т.д). Мы захламляем понимание ситуации лишними данными, делая ее анализ невозможным. Иными словами, никакого содержательного ресурса, ни множества ресурсов, которыми бы могла бы быть обоснованна власть, субъектное неравенство, просто не существует, как не существует итогового сверхсубъекта, который мог бы им обладать; это мистификация, основанная на неточности нашего мышления, при том такая, что мы не можем даже задать вопрос о конечной причине, или не отвечаем на него, лишь бесконечно мистифицируя реальность.

Таким образом, никакая ценность не выводится ни из какой власти, как никакая власть не выводит из себя никакой ценности. Из принципа свободы не выводится ни необходимость подчинения ни вождю коммунистической партии, ни президенту Соединенных Штатов, ни богатому родственнику – только ситуативный расчет может сделать исполнение их воли обоснованной для достижения ценности. Более того, из этого следует, что в модели власти не дан, в каком угодно готовом виде, и сам объект власти, он сам оказывается идеей, которая выводится из мистификации – это тот идеальный объект, над которым субъект предполагает осуществлять властные отношения. Придумывать идеального объекта внешних манипуляций – не меньшая мистификация, чем умножать третьих лиц или выдумывать сверхценный ресурс.

Не дан нам в чистом виде и субъект власти, он столь же неявен, как и ее объект, он понимает себя и понимается объектом власти через мистификацию. Это темнота, которую боится ребенок. Он может быть абстрактным мифом, как масонское правительство, или быть абсолютно размытым, как сам дух благородства. Нам вообще не обязательно, чтобы субъект и объект как-то непосредственно пересекались. Симпатичная девушка в ночном клубе может не иметь совершенно никаких намерений по отношению к стеснительному пареньку, боящемуся выйти на танцпол из-за «неумения танцевать» (или немодного стиля одежды) – но он, несомненно, полностью ей подчинен. Думаю, излишне говорить, что никакой симпатичной девушки в этом ночном клубе может и вовсе не быть, конечно же.

Таким образом, как мы видим, идеальная модель власти не имеет ни чистого субъекта, ни объекта, между ними не происходит взаимодействия, а так же не существует источника власти. Модель власти выглядит как ситуация, в которой самораскрывается связка подтверждающих друг друга мышлений.

Однако здесь есть обстоятельство, которое мешает мне сказать, что все так и происходит. Все дело, конечно, в том, что власть вообще не является какой-то абстрактной моделью, это элемент воли и жизни конкретных людей, и оно происходит в чьем-то мышлении. Мы не можем просто сказать «связка мышлений», потому что мышления «вообще» не существует, мысль – это всегда мысль чья-то и о чем-то, без субъекта и содержания мысли нет и самой мысли. Мышление всегда конкретно, и мыслящий всегда конкретен. Поэтому власть – это всегда власть для конкретного Человека, она всегда исторична (происходит в конкретное время в конкретном месте), психологична, ситуативна, она связанна с культурой и духовным опытом мыслящего. Без учета мыслящего, в сознании которого раскрывается наша модель, все наши рассуждения превращаются в обезличенную абстракцию.